Жена сталкера

Он шагал сквозь ночь, по-хозяйски небрежно вспарывая тяжёлое, росистое одеяло на траве. Перемешивал холодную, ночную сырость торопливым дыханием. Судорожный, со всхлипом вдох и короткий, неслышный выдох. Лёгкое облачко пара у губ, лихорадочный блеск в глазах.

Он торопился. Его гнала холодная, равнодушная луна, сурово качавшая головой. Такая невыносимо яркая. Он старался прятаться в изломанных тенях деревьев, но луна находила его и там. Единственное, что ещё поддерживало его – тот самый хорошо знакомый холодок в животе и биение миллионов крохотных иголочек в кончиках пальцев. Это значит, что впереди Зона.

Она поднимает своё уродливое лицо, бесстыдно и призывно улыбается. Он боится смотреть ей в глаза и отлично знает, как смертельна её улыбка, больше напоминающая оскал химеры, но всё равно идёт. Его больше никто не сможет удержать.

Наматывает километры быстрым шагом. Медленно и мучительно отвоёвывает каждый метр пространства у периметра. Подолгу лежит, уткнувшись лицом в холодную землю, и притворяется обычной падалью. Зона смрадно дышит в лицо, норовя поймать его взгляд, зачаровать навеки, превратить в раба, в послушное орудие своей воли.

Раб Зоны. Он вдруг отчётливо и ясно понял, что давно им стал. Сколько раз, глядя в другие глаза, полные обожания, он видел только жадный взгляд Зоны. Проснувшись среди ночи от собственного крика и слушая нежный, успокаивающий шёпот жены, он вспоминал заунывный собачий вой и свист ветра, пахнущего ржавчиной. Даже обнимающие его тёплые, любящие руки так и не смогли растопить тот самый хорошо знакомый холодок в животе. Только Зона могла дать ему ядрёный коктейль из восторга и ужаса. Восторга от найденного редкого артефакта и ужаса при виде истекающей слюной пасти мутанта или смертельной ловушки, разрядившейся в двух шагах. Сталкер упивался этими ощущениями, а при их отсутствии испытывал жесточайшее похмелье.

День сменялся ночью, зима уступала лету. Обожания в глазах жены становилось всё меньше, а вместо него поселилось отчаяние и глухая боль. Взгляд потускнел, стал беспокойным, размытым извечной пеленой невыплаканных слёз. Так смотрит женщина, связавшая судьбу с пьяницей. Такой взгляд бывает у матери наркомана. А ещё такое выражение поселяется в глазах у жён сталкеров.

Он с усилием отогнал от себя воспоминание об этом её взгляде. Она сама виновата, зачем было мучиться самой и мучить его? Он не хотел ей зла. Просто не мог больше выносить этот страшный взгляд, слышать истеричный, плачущий крик «Не пущу!», чувствовать на своём теле её неожиданно сильные руки, бывшие когда-то нежными и ласковыми.

Он хотел, чтоб она замолчала.

Он хотел, чтоб она слушалась.

Он хотел в Зону.

Сталкер сантиметр за сантиметром полз по мокрой траве, чувствуя брюхом каждый болезненно острый камень, каждую ржавую железку. Торопливо глотал отравленный воздух Зоны и улыбался, ощущая тот самый хорошо знакомый холодок в животе и мельтешение миллионов крохотных иголочек в кончиках пальцев. Он уже и думать забыл о доме, где медленно остывала с ножом под рёбрами пустая человеческая оболочка, бывшая совсем недавно женой сталкера.

Алабама замолчал, воцарилась тишина, только тихо урчал огонь, пожирающий дрова, да скрипел карандашом Автор. Далеко на севере глухо громыхнуло, и этот звук вывел всех из оцепенения.

– А что с ним потом стало? – спросил Гусак и поёжился.

– Сгинул как раз перед тем, как я в Зону сбежал. – Алабама придвинулся ближе к огню. Из леса тянуло промозглым холодом. Пахло дождём.

Негр отстегнул от пояса фляжку, хлебнул сам и вопросительно посмотрел на Автора. Тот отрицательно качнул головой. Сталкер, пожав плечами, протянул угощение напарнику.

– Я после того случая чуть мозги себе не разнёс, – сказал вдруг Алабама. – Видел ведь, к чему всё шло, но ничего не предпринимал. Женщина погибла по моей вине.

– Пиндос, страдающий от чувства вины – какое клише, – негромко пробормотал Автор, но сталкеры услышали.

Гусак опустил фляжку и нахмурился, Алабама поскучнел и замкнулся. Раньше он непременно кинулся бы в драку, но общение с местными заставило его уяснить простую истину – не суйся со своим уставом в чужой монастырь. Хозяином тут был Автор, а значит сиди и молчи, либо проваливай в ночь навстречу вечно голодному зверью.

– Обыденно и предсказуемо, – сказал Автор громче. – Не страшно, в общем.

Гусак фыркнул. Не страшно ему! Просто он не смотрел глаза, которые помнил любящими, а ставшие ныне пустыми и бессмысленными. Или того хуже – одержимыми. Хорошо знакомый и горячо любимый человек, кладезь всевозможных достоинств и талантов, весельчак и преданный друг превращается в одержимое ничтожество, склонное к скорейшему самоуничтожению. Это невыносимо. Это страшно.

Тягостную, неловкую тишину нарушил негромкий, дрожащий голос:

– Ребят, можно к вам? Я мирный.

Алабама с Гусаком вскочили, молниеносно схватив оружие, но Автор даже не шевельнулся. Он с усмешкой посмотрел на встревоженных собеседников и крикнул:

– Милости просим.

И снова Автор показался удовлетворённым, словно некий задуманный им план начал осуществляться. Сталкеры уселись на рюкзаки, но оружие убирать не стали. Тьма неохотно выпустила тощего, напуганного салабона. Лет двадцати, не более. Коротко стриженные русые волосы открывали оттопыренные, розовые уши во всей красе. Жиденькая бородка, очевидно, должная прибавить брутальности облику этого парнишки, со своей задачей явно не справлялась. Побелевшими от напряжения пальцами парень стискивал пистолет Макарова. Состояние оружия и дешёвая, ненадёжная снаряга с первого взгляда выдавали в нём новичка.

– Который раз за периметром? – спросил Гусак.

– Первый, – несмело ответил парень. – Меня Вова зовут.

Алабама фыркнул и отложил оружие. Сам он был в Зоне четвёртый раз и считал себя большим экспертом, хоть дальше Свалки не ходил. Гусак покачал головой.

– Даже и позывного ещё нет. Как же ты отважился впотьмах один бродить? Тут хоть и Кордон, а всё равно опасно.

Вова смутился, покашлял немного и с обречённым видом признался:

– Заблудился я. Наладонник почему-то вырубило. Я ходил-ходил, Деревни новичков всё не было. Темнеть начало, ну и увидел костёр.

– Повезло тебе, – загадочно сказал Автор. – А мы тут страшные байки травим. Ты хоть зелёный совсем, но чувствую, и тебе есть, что рассказать.

Новичок закивал. Он неловко присел, стараясь занимать как можно меньше места, положил пистолет рядом на землю и начал рассказывать:

– Я пока ходил, видел неподалёку заброшенный дом. Хотел войти, но убёг оттуда, хоть и очень устал. Вспомнил, что рассказывал мне мой друг Буба. Его мать, тёть Лена, в больнице предзонника работает и сталкеров лечит. Один из них пугал её россказнями о заброшенных домах в Зоне. Она рассказала Бубе, а он мне…

Схрон

Стать сталкером можно по-разному. Способов, причин и возможностей уйма, но правило одно – для начала нужно пересечь периметр. Миновать заграждение из колючей проволоки, минное поле и контрольную полосу. Не попасться на глаза патрулям и мутантам и до темноты успеть найти надёжное убежище, ибо ночная Зона страшна, беспощадна и алчна до крови, словно свихнувшийся серийный убийца.

Жила катастрофически не успевал. Воздух всё сильнее наливался чернильной тьмой, потянуло холодом. Поправив на ноющих плечах тяжеленный рюкзак, Жила ускорил шаг. Сталкер был из тех, кто идёт с хабаром в Зону, а не из неё. Проще говоря, Жила был торговцем. Немного еды, лекарства, водка и курево – вот и весь немудрящий ассортимент, однако в Зоне цены взлетали до небес, и даже такими пустячками можно было недурно навариться. Только для этого нужно было очень постараться, чтобы остаться в живых.

Жила с тревогой глянул на небо, хитро подмигивающее крохотными, жёлтыми глазами. Высоко над головой медленно колыхался исполинский бледный тюльпан – воздушная «карусель». Матёрая и потому хорошо заметная даже в темноте.

Тонко и протяжно взвыли псевдопсы, приветствуя восходящую луну. Большую, жёлтую, масляно лоснившуюся, словно только что испечённый блин. Жила не сдержал нервной дрожи. Ночная Зона не место для людей. Как же хотелось убраться прочь туда, где свет, тепло и гомон людских голосов.

Сталкер отчаянно осмотрелся и вздрогнул, наткнувшись взглядом на мрачную, тёмную громадину. Туман почтительно огибал её и медленно полз дальше. Это был заброшенный дом. Однако не чувствовалось в нём той тоскливости, что обычно насквозь пропитывает брошенное жильё. Первое впечатление – этот дом со своей судьбой не смирился. Старое, но всё ещё прочное деревянное сооружение агрессивно резало острыми углами ночь, потемневшие от времени доски лоснились от сырости. Окна были тщательно прикрыты тяжёлыми деревянными ставнями, не оставляя ночным тварям Зоны не единого шанса, и только толстая дверь оказалась гостеприимно открыта.

Это был поистине королевский схрон. Жила обрадовано устремился к нему, и вскоре заглядывал в тёмное нутро дома. Никто не зарычал, не бросился убивать. Сталкер включил фонарик и вошёл. По углам в панике металась тьма. Было неожиданно тепло и тихо. Абсолютно тихо до ватной глухоты, до тонкого звона в ушах. Не скрипели рассохшиеся половицы, не скреблись в подполе мыши. Жила негромко кашлянул, чтобы разогнать эту мёртвую тишину, и испуганно замер, ожидая ответной реакции. Ничего не произошло, схрон хранил равнодушное безмолвие.

Где-то глубоко внутри затеплилась непонятная тревога. Взглянув на дверь, сталкер обнаружил прочный, стальной засов, запер дверь, и тревога слегка улеглась, но не покинула насовсем. Она пристроилась где-то глубоко в подсознании и время от времени давала о себе знать мерзким звоночком.

Жила с облегчением скинул на пол рюкзак, а сам с пистолетом и фонариком прошёлся по дому. Смотреть особо было нечего. Кухня с печью и общая комната. Пустые углы, на удивление гладкие добротные полы, сухие без единого пятнышка плесени стены.

Убедившись, что всё заперто и в своём схроне он один, Жила устроился у стены, выключил фонарик и принялся пялиться в темноту. В голове мелькали обрывки образов, ощущений и чувств, не складываясь в цельную, оформившуюся мысль. Сидеть вот так, прислонившись уставшей спиной к тёплым доскам, было хорошо и спокойно. Глаза слипались, тишина окутывала, словно уютное одеяло, снаружи не доносилось ни звука.

«Отличный схрон», – успел подумать Жила, голова его склонилась на грудь, и сталкер мирно уснул. А потом что-то случилось. Чуть слышный вздох, шёпот у самого пола, а может просто пробежал по стене паук. Жила вскинулся, долго нащупывал дрожащими руками фонарик, обливаясь холодным, липким потом, и отстранённо удивлялся собственному страху.

Мигнул и загорелся тугой, жёлтый луч, тьма неохотно отступила, но продолжала скалиться из углов. В доме было тихо и пусто, а снаружи шуршал дождь. Он шептался со стенами дома о погасшем давным-давно очаге, о гулкой пустоте, холоде и мраке. Сталкер успокоился и вновь прислонился к стене, вспугнутый было сон осторожно подкрадывался, вынуждал смежить веки и бессильно опустить голову.

Новый звук пробился сквозь дрёму, знакомый и отчего-то пугающий. Размеренный и монотонный перестук, подобно биению сердца, доносился из-под дома и заставлял натужно вздыхать стены. Тук-тук. Тук-тук. Негромко, но навязчиво.

Жила вскочил, силясь разогнать сонный туман из отяжелевшей головы. Сейчас сталкер был совсем не уверен – слышал ли он что-нибудь или этот звук был просто отзвуками сна, которые насылало встревоженное подсознание.

Жила не смыкал глаз, пока небо не посветлело. Загалдели на ветках вороны, захлопали крыльями, посылая привет тусклому солнцу. Где-то неподалёку хрипло ссорились псевдопсы. Хлопнула разрядившая ловушка. Эти жуткие звуки странным образом успокаивали – всё лучше, чем густая тишина, в которой мерещится всякое. Сон придавил веки стремительно, надёжно и крепко. Сталкер, измученный ночным бдением, спал до самого вечера. Его не потревожила ни жаркая перестрелка, прокатившаяся мимо около полудня, ни короткий, но мощный Выброс. И даже когда мимо пробежал псевдогигант, сотрясая дом до основания, Жила продолжал спать, как заколдованная принцесса.

Проснувшись, он с изумлением и досадой смотрел на наглые звёзды, усеявшие темнеющее небо. Продолжать путь было поздно. Справив нужду с крыльца, сталкер вернулся в дом и собрался было ещё поспать, но не тут-то было – давно он не чувствовал себя таким выспавшимся и отдохнувшим. Перекусив, сталкер принялся привычно пялиться в темноту. В голову лезло чёрте что. Память почему-то именно здесь и сейчас решила вытащить из пыльных закоулков все самые неприглядные и постыдные воспоминания. Жила то и дело непроизвольно ёжился и передёргивал плечами, словно пытаясь стряхнуть это бремя.

Тишина в схроне стала живой и мыслящей. Она присматривалась к сталкеру, тихонько придвигалась ближе. Жила бормотал, покашливал, шуршал снарягой и барабанил пальцами по гладким половицам, но тишина только усмехалась. Она глотала эти жалкие, испуганные звуки и просила добавки. Вопреки нараставшему напряжению и нервозности ничего не произошло. Едва забрезжил рассвет, издёргавшийся сталкер сам не заметил, как заснул.

Небо смущённо румянилось, принимая прощальный поцелуй солнца. Чёрные тополя величественно качали макушками. Вечер дышал холодом и сыростью. Проснувшийся Жила со страхом смотрел в окно и всё отчётливее понимал – с его схроном что-то не так. Едва эта мысль как следует оформилась в голове, Жила подхватил свой неподъёмный рюкзак и ринулся к двери. В данный момент ужасы ночной Зоны выглядели для него в разы привлекательнее, чем живая тишина странного дома с неестественно тёплыми стенами.

Сейчас Жила чувствовал себя так, словно находился в брюхе гигантского хищника. До двери было всего с полдесятка шагов. На втором шаге сталкер зацепился ногой за вздыбившуюся половицу и с грохотом рухнул на пол. Ладони проехались по ставшим болезненно шершавым доскам, запястье напоролось на торчащий гвоздь. Хлынула кровь.

Поскуливая от боли и зажимая рану, Жила поднялся. В голову ударил такой ужас, какого он не испытывал никогда. Даже лёжа в канаве под шквальным огнём военных. Даже отбиваясь от стаи озверелых от голода псов. Даже вырываясь из цепких объятий «карусели», которая как-то ухватила его нелепо раздутый рюкзак. Солнце бросило последний луч в окно, раскрашивая нутро дома жёлто-багряными бликами. Чешуя вспученной, побуревшей краски, неровные стены и провисший потолок стали неприятно похожи на осклизлые внутренности, причудливыми буграми расположившиеся повсюду и дрожащие от предвкушения.

Жила содрогнулся и едва не намочил штаны от осознания того, что провёл здесь двое суток. Он снова рванулся к двери. На этот раз сталкер тщательно смотрел под ноги, поэтому не заметил, как зацепился лямкой рюкзака за торчащую из стены проволоку. Дом не желал отпускать жильца, обретённого после стольких лет забвения и одиночества. Взвыв от новой волны ужаса, сталкер отчаянно дёрнулся. Проволока отпустила добычу и Жила со всего маху впечатался в крепкую, дубовую дверь. С хрустом раздробилась переносица, рот наполнился кровью. Ослеплённый болью, дезориентированный Жила осел на пол, сглатывая кровь и пытаясь сморгнуть черноту перед глазами.

Стены тихонько поскрипывали, из подпола доносился едва различимый перестук, напоминающий ровно и спокойно бьющееся сердце. Тук-тук. Тук-тук. Дом ждал.

Сталкер, наконец, проморгался, сплюнул кровавый сгусток на пол и поднялся на ноги, цепляясь окровавленными пальцами за дверь. Потянул ржавый засов, ещё раз, потом дёрнул изо всех сил. Скользкая от крови рука сорвалась, нежная косточка на локте ушиблась об острый косяк. Заорав от новой вспышки боли в измученном теле, сталкер отшатнулся от двери. А позади как раз на уровне затылка тускло поблёскивала в мертвенном, лунном свете тонкая, заострённая арматурина.

Живая тишина жадно поглотила сдавленный стон и последовавший за ним хрип. Умолк перестук в подполе, притихли стены. Дверь гостеприимно приоткрылась, ожидая новых жильцов. Любопытная луна немедля заглянула в схрон, но не обнаружила ни сталкера, ни его хабар. На гладких половицах и потемневших от времени стенах не осталось даже крови. Ни единого пятнышка.

Ветер тонко посвистывал в ветвях. Луна заливала лес холодным светом, серебрила мелкие, тёмные листья. На севере по-прежнему громыхало, небо начало изредка вспыхивать короткими молниями. Надвигалась гроза.

Компания у костра тем временем пополнилась ещё на одного человека. Это была коренастая, крепко сбитая девушка с короткой стрижкой ёжиком. Она вышла из леса, когда Вова заканчивал свой рассказ, настороженно посмотрела на мужчин холодными, серыми глазами и осведомилась:

– Можно к вам?

– Непременно! – хором воскликнули Алабама и Гусак.

Автор улыбнулся, а Вова сказал:

– Привет, Параня.

Девушка кивнула и села, подложив под себя рюкзак. Снаряга у неё была старенькая, но справная, оружие ухоженное. Небольшого росту, но крепкая Параня была того типа женщин, что одинаково хорошо умеют варить борщ и чинить проводку. Или искать артефакты. Выражение лица у неё было не такое потерянное, как у Вовы, сразу видно – девчонка в Зоне не в первый раз.

Дружеское приветствие Вовы всех удивило, кроме, может, Автора. Ну, да он вообще мало говорил и казался совершенно равнодушным. На парня долго вопросительно поглядывали, пришлось пояснить.

– Мы учились в одной школе, только Параня на год старше, – пояснил Вова. – И живём через два дома друг от друга.

Дети предзонника. Рано или поздно большинство из них устремлялось в Зону, лишь считанные единицы спешили уехать подальше от этой аномальной помойки и найти место в большом мире. Это как в семье пьяниц – печальная статистика говорит, что в таких семьях дети чаще всего тоже становятся алкоголиками. Так обстояли дела и со сталкерством – оно было в крови. Проникало в детей задолго до их рождения. Передавалось на генном уровне от поколения к поколению. Зона проникала в большой мир, используя все доступные средства.

Зона-Зона-Зона. О ней шептались украдкой родители, когда думали, что дети их не слышат. Вопили газеты и телевидение. Предостерегали учителя и представители закона. А дети беспечно играли в сталкеров, сначала понарошку, а со временем и всерьёз.

Стало понятно, почему Параня рискнула выйти к костру – наличие хоть одного знакомого, такого же, как она, успокаивало и придавало уверенности. Гусак про себя подумал, как часто подобное чувство безопасности бывало ложным. Никогда нельзя недооценивать противника, каким бы знакомым, слабым, глупым или незначительным он ни казался. Всё в мире обманчиво, всё имеет скрытые ресурсы, дремлющие, пока не возникнет в них надобность. Это было актуально и для Большой земли, но особенно ярко проявлялось в Зоне.

Как раз в связи с этой мыслью Гусак вспомнил один случай. Какими извилистыми путями сталкер узнал эту историю, он уже и не вспомнил бы. Может, в баре каком услышал или Сидорович по пьяной лавочке сболтнул, но врезалась она Гусаку в память и сейчас просилась на язык.

– Кхм… я тут вспомнил что. – Убедившись, что внимание присутствующих всецело принадлежит ему, Гусак продолжил: – Понятия не имею, откуда я узнал про этот случай, но дело было так…

Кошки

Ожидание придумано самим Сатаной, не иначе. Оно выматывает неизбежной скукой и чувством беспомощности, потому что поторопить время не в нашей власти. Только дети могут безбоязненно проводить время в ожидании, у них его ещё много, а взрослый бесится, чувствуя утекающие в никуда драгоценные часы, но ничего с этим поделать не может. Многие готовы продать душу за возможность раз и навсегда избавиться от этого бессмысленного времяпрепровождения.

В отличие от подобных людей Рубель ожиданием не тяготился. Это время он использовал, чтобы подумать. Наёмник свято верил, что отвлечённые размышления упражняют мозг, а этот орган деловой человек, вроде Рубеля, просто обязан держать в тонусе не хуже тела. На сей раз, поджидая пункт первый своего контракта, он думал о работе.

Контракты в Зоне денег приносили не так чтобы очень много. В любой банановой республике отвалили бы в разы больше, но… Рубель любил слышать поблизости родную речь. Да и тропический климат запомнился неистребимым запахом пота, влажной одеждой и истошными обезьяньими воплями в четыре утра. Уж лучше Зона. Небольшая, но бойкая торговля артефактами приносила стабильную, приятную сумму, так что жить можно. Работой своей наёмник не гордился особо, но и стыда не испытывал. Нормальная, в общем, работа, не хуже и не лучше других.

От размышлений Рубеля отвлекло лёгкое, едва ощутимое прикосновение к ноге. Наёмник опустил глаза и увидел вцепившегося в ботинок тощего, ободранного котёнка грязно-белой масти с серыми подпалинами. Непрерывно дрожа и судорожно цепляясь коготками за шнуровку не берце, зверёныш издал хриплое, придушенное мяуканье. Свалявшаяся, жиденькая шёрстка висела грязными сосульками, полными насекомых. В уголках огромных, на полмордочки, глаз запеклись гнойные корки.

Рубель брезгливо передёрнул плечами при виде этого убожества и небрежно отшвырнул котёнка ногой. Тот ударился о ствол дерева, сдавлено вякнул и замер у подножия дерева. Тощие бока мелко дрожали.

Вопреки расхожему мнению кошки в Зоне были. Брошенные когда-то пушистые мурлыки выжили, одичали и мутировали наравне с прочей фауной Зоны. Вот только в отличие от тех же слепых собак кошки не нападали на людей. Прятались себе по чердакам и дуплам деревьев, ловили ворон, крыс и тушканов и плодились потихоньку. Сталкеры, кропотливо примечающие любое потенциально опасное существо, держащихся наособицу кошек в упор не видели.

Котёнок, воспользовавшись тем, что наёмник отвлёкся, собрал свои невеликие силёнки и предпринял новую попытку взобраться на его ботинок. Видать, совсем ошалел от голода. А может где-то глубоко на генном уровне жила в зверёныше память о щедрых человеческих руках, протягивающих еду, о запахе, обещающем тепло, безопасность и ласку. Котёнок заголосил, что есть мочи, и намертво вцепился когтями в плотную ткань штанов Рубеля.

Наёмник с беспокойством глянул вглубь леса, откуда вот-вот должна была появиться его цель. Не хватало ещё, чтобы сделка сорвалась из-за крикливого комка шерсти. Рубель поспешно наклонился и не без труда оторвал тощее тельце от своих штанов. Обернувшись, он высмотрел еле заметную пульсацию воздуха, подмеченную ранее. Размахнулся и швырнул котёнка в центр аномалии. Раздался сочный чавк, взметнулось вверх лёгкое облачко кровавой мороси и медленно осело на землю в виде неровной окружности, отметившей границы ловушки. Рубель удовлетворённо кивнул воцарившейся тишине, а мгновением позже ещё раз, увидев мелькнувший среди деревьев человеческий силуэт. Пришло время выполнять свою работу.

Один негромкий выстрел и короткий вскрик были слишком ничтожным событием в этом воинственном мире, чтобы кто-нибудь всполошился или хотя бы обратил на них внимание. Даже некролог, упавший через пару минут в общую сеть, никого не удивил. В Зоне умирают каждый день, в том числе и от пулевых ранений. Жирный чернобыльский чернозём ещё жадно впитывал пролитую кровь, а наёмник уже уходил, оставляя за спиной отлично выполненную работу.

До базы оставалось ещё километра три, когда Рубель почувствовал настоятельную потребность опорожнить мочевой пузырь. Убедившись, что вокруг никого, наёмник остановился под деревом и принялся поливать чахлую травку. Вокруг было тихо, слишком тихо. Непонятно почему Рубель вдруг почувствовал, как тонкие волоски на затылке встали дыбом. Он резко вскинул голову и тут же увидел в ветвях кошачью морду. Покрытая мокрыми язвами доходяга, полускрытая листвой, сидела на ветке и спокойно смотрела на человека. Грязно-белая шерсть висела сосульками, а кое-где и вовсе отсутствовала, открывая болезненно-серую, тонкую кожу. Обломанные усы шевелились, влажные, жёлтые глаза были неподвижны.

Рубель медленно застегнул штаны и осторожно отступил от дерева. Кошка не шелохнулась, только глазные яблоки чуть повернулись вслед за человеком. Наёмник двинулся дальше, поминутно оглядываясь, а перед внутренним взором медленно оседало на землю лёгкое, кровавое облачко. Нет, Рубель не считал глупую тварь способной на осмысленную месть, но хотелось, тем не менее, проложить между собой и кошкой как можно большее расстояние.

Озорной ветерок дружески толкнул в спину, словно подгоняя, и в ноздри наёмника ударила густая, отвратительная вонь. Из-за спины отчётливо несло кошачьей мочой. Сдавленно ругаясь, Рубель сбросил рюкзак и вскрикнул от отвращения. Проклятая, блохастая тварь обоссала рюкзак! Плотная ткань пропиталась насквозь и невыносимо смердела. Наёмник с ненавистью посмотрел на дерево. Кошка по-прежнему сидела на ветке, свесив вниз ободранный хвост. Чуткие уши подрагивали, вбирая человеческие вопли и проклятия.

Наёмник нащупал пистолет в кобуре и потянул оружие наружу. Мелькнули облезлые, в язвах бока, и кошка скрылась, словно её и не было. Ругаясь на чём свет стоит, Рубель натянул респиратор, но едкая вонь легко проникала сквозь фильтры и забивала ноздри. Уж лучше нюхать испарения «холодца», честное слово! Терпение лопнуло. Рубель содрал с плеч смердевший рюкзак и с силой швырнул в сторону дерева.

– Подавись, сука! – приглушённо рявкнул он и быстро зашагал к базе. Злость клубилась и застилала глаза. В рюкзаке не было ничего особо ценного, но сам факт, что его вещь пометила полумёртвая от голода, мутировавшая скотина, бесил невероятно. Рубель не любил кошек на Большой земле и теперь просто возненавидел их в Зоне.

Не более полутора километров отделяли наёмника от безопасных стен базы. Мелочь, но Рубелю казалось, что расстояние увеличилось втрое. Оборачиваясь, он видел, как качались маковки бурьяна, указывая путь дьявольской твари. Кошка упорно шла по пятам, не пытаясь пока нападать, но с каждым шагом становилась всё наглее.

Наёмник ускорил шаг, обливаясь потом под тяжёлой снарягой. Глаза щипало, дыхание сбивалось. Впереди чернел неровный круг тёмной, намертво спрессованной земли – «плешка». Рубель взял правее, но тут под ноги ему с яростным визгом бросилось тощее грязно-белое тело. Наёмник споткнулся, сунулся носом вперёд и едва не потерял равновесие. Замер, глядя круглыми глазами в мощную плешку, на краю которой балансировал.

Позади послышался лёгкий шорох и на спину сигануло что-то тяжёлое, истошно орущее, раздирающее когтями одежду. Рубель опрокинулся навзничь, пытаясь раздавить зверя, одновременно следя, чтобы ни одна из его конечностей не попала за край ловушки. Извернувшись, наёмник запустил за спину руку, вцепился в дрожащий от ярости меховой клубок и рванул что есть силы. В запястье немедля вонзились мелкие, острые зубы, кожу полоснули двадцать бритвенно-острых когтей. Рубель заорал от боли и швырнул кошку в центр гравиконцентрата. Влажно хрустнуло, вопли стихли.

Наёмник сел, тяжело дыша и постанывая от пульсирующей боли в руке. Он с тоской вспоминал выброшенный рюкзак, где был прекрасный медицинский набор на все случаи жизни. Обезумевшей шавкой вертелась в голове пугающая мысль: насколько разумным было уничтоженное только что существо, раз оказалось способным спланировать и привести в действие свою месть. Наёмник поднялся на ноги, баюкая раненую руку, и двинулся в обход аномалии. В её центре белело несколько костей и клочок шерсти.

– Получила, стерва, – хрипло прошептал Рубель. – Кто тут царь природы?

Послышался шорох среди стеблей полыни, стремительный топоток и шипение. Наёмник обернулся и почувствовал, что сходит с ума. Большая серая кошка, покрытая радиационными язвами, вышла из травы. Уши прижаты к голове, хвост нервно хлещет по облезлым бокам. Колыхнулась трава, мелькнула густо-рыжая шерсть, и к замершему наёмнику вышел ещё один зверь.

– Твари, – потрясённо прошептал человек. – Поганые твари.

Он вытащил пистолет и выстрелил. Рыжая кошка закричала и окровавленными клубком забилась в предсмертной судороге, выдирая когтями клочья жухлой травы. А серая кошка прыгнула визжащим, осатаневшим от ярости сгустком когтей и зубов. Трава качалась, выпуская десятки худых, облезлых, запаршивевших кошек. Мир наполнился сверканием жёлтых глаз, оскаленными пастями и истошным визгом. Кошки зверели, подбирались ближе, норовили вцепиться в лицо и оглушительно орали.

Рубель увернулся от серой кошки и сделал шаг назад на негнущихся, непослушных ногах. Крупная, пятнистая зверюга выметнулась из травы и повисла на бедре, на пару сантиметров промахнувшись мимо предмета мужской гордости наёмника. Прижав дуло пистолета к голове обезумевшей твари, наёмник выстрелил. А потом побежал, как не бегал ещё никогда. Позади тысячей голосов завывала сама преисподняя и бесшумно гнала свою жертву туда, где виднелась еле заметная пульсация воздуха.

Наёмник так ничего и не понял. Сочно чавкнуло, рванулось ввысь густое, кровавое облако, а по краям ловушки расшвыряло несколько окровавленных кусков плоти. Кошки остановились и умолкли, а одна издала призывный звук. Из травы трясущимися комочками шерсти высыпали котята. Урча от голода и жадности, они набросились на сочащееся кровью мясо. Кошки сидели рядом и с невозмутимым видом умывали мордочки, брезгливо стряхивая с лап тяжёлые, красные капли.

Костёр с треском плюнул раскалённым угольком. Вова немного отодвинулся, глядя на Гусака совиными глазами и переживая только что услышанное. История явно произвела на него впечатление. Алабама копался в рюкзаке, Автор задумчиво курил. Налетел озорной ветер, взметнул листья, припорошил ими сидящих людей. Шум грозы слышался всё ближе. Все, кроме Автора, то и дело с беспокойством поглядывали на небо. Звёзды гасли одна за другой, съедаемые тьмой, надвигавшейся с севера.

– Ненавижу кошек, – заявил, наконец, Автор, выпуская облачко дыма. – Наглые, самовлюблённые, эгоистичные твари! Но история неплоха.

Параня покачала головой, но промолчала. Гусак безразлично пожал плечами. Вова сказал:

– А мне нравятся кошки, они забавные. Моя бабушка говорит – кто любит кошек, будет хорошо понимать женщин.

На последней фразе Вова отчаянно покраснел и старался не смотреть в сторону Парани. Гусак понимающе посмеивался. Алабама извлёк из недр рюкзака бутерброд с варёной колбасой и теперь неторопливо жевал, оглядывая всех блестящими глазами. Параня благосклонно глянув на Вову, достала из своего рюкзака пакет с маленькими пирожками и раздала присутствующим. Автор, впрочем, от угощения отказался.

– Как мило, – хохотнул он. – И наивно. В женщинах слишком много от кошек, чтобы кто-то мог надеяться на их верность. Или считать, что понял их. На самом деле тут и понимать нечего! Женщина, прежде всего, стремится обеспечить себе тёплую и сытую жизнь. Всё, что ею движет – чистой воды эгоизм. А все эти рассуждения и сопливая лирика поэтов – от наивности.

– Да неужели? – не выдержала Параня.

– Именно так, деточка! – Автор ухмылялся, очень довольный собой. Он глубоко затянулся и выпустил в лицо девушке клуб дыма. – Женщины – по природе своей самки, озабоченные собой и потомством. Но чаще только собой.

Если целью Автора было вывести Параню из равновесия, то ему это удалось. Девушка подобралась, глаза гневно сверкали, пухлые, кукольные губы кривились от обиды.

– Эй, полегче приятель, – вмешался Алабама. – Незачем так…

– Правда глаза колет? – хитро спросил Автор. – Скажете, я не прав?

Гусак привстал, примиряюще протягивая руки и уже жалея о рассказанной истории. Вова растеряно переводил взгляд с одного на другого и всё хотел что-то сказать, но не решался.

– Не прав! – рявкнула Параня.

– Докажи!

Ветер пригнул языки пламени, сбросил с головы Гусака шапку и с победоносным воем умчался ввысь, где тяжело ворочалась и громыхала исполинская, чёрная туча. По всему видно, дождя не миновать.

– Слышали про Кота и Мышку? – спросила Параня, демонстративно не глядя на Автора.

Алабама недоумённо пожал плечами, Вова отрицательно мотнул головой, а Гусак со свистом втянул воздух и взволнованно кивнул.

– Я слышал. Даже встретил однажды. Ну… его… в основном. Странная история с ними вышла, но подробностей не знаю. Я пришёл в Зону гораздо позже них.

Автор щелчком отбросил окурок в темноту, лениво расправил на коленях блокнот и приготовил карандаш.

– Рассказывай, – разрешил он.

– Я расскажу, – с нажимом сказала Параня. – Мой отец знал их обоих до того, как…