Отход от античной традиции в риторике и аргументации

Античная традиция в риторике, сформировавшаяся, как мы видели, под влиянием трудов Платона и Аристотеля, характеризуется органическим сочетанием логико–философских, эмоционально–психологических и нравственных принципов убеждения. Однако в позднейший период постепенно происходит отход от этой традиции, который выразился в переключении интереса от исследования общетеоретических проблем к вопросам разработки стиля речей, поискам особых риторических фигур, приемам произнесения речей, использования различных средств для их украшения и т.п.

С другой стороны, в Средние века на место убеждения все сильнее выдвигается вера. Так, например, Августин Блаженный в своей книге о христианстве, хотя и допускает возможность заимствования некоторых принципов языческой риторики Цицерона, но настаивает на том, что убедительность речей христианского проповедника в большей степени зависит от его нравственной чистоты и веры, чем от красноречия. Поэтому он усиленно рекомендует ораторам применять простой стиль, который должен основываться “на твердом авторитете и естественном красноречии Священного Писания” [12, p. 27].

Такая ориентация не могла не привести к тому, что риторика в Средние века превратилась во второстепенную, вспомогательную дисциплину. Зато больше повезло логике, но она никак не была связана с риторикой, а носила скорее философский характер. Однако как и философия, логика в значительной мере была пропитана духом схоластики и догматического преклонения перед авторитетами. Вплоть до XII века основными источниками изучения логики были две книги римского философа–неоплатоника Боэция и переведенная им же книга древнегреческого философа Порфирия, посвященная категориям Аристотеля. Но эти категории и логические принципы не только не были развиты дальше, но были интерпретированы в духе господствующей тогда схоластической философии.

Как общая реакция на схоластику и догматизм средневековой философии в период Возрождения возникает, во–первых, новая интерпретация места и роли логики и диалектики в риторике; во–вторых, сама риторика все больше начинает ориентироваться на разработку стилистики, причем не столько устной, сколько письменной речи. Античная традиция, как уже отмечалось, состояла в тесном взаимодействии логики и философии с построением и произнесением речи, ибо именно первые придавали речи наибольшую убедительность. После того, как схоластическая философия оказалась скомпрометированной в глазах ученых Возрождения, они стали отходить от античной традиции и начали рассматривать риторику как искусство выражения мыслей с помощью языка и главным образом языка литературного. Другими словами, риторика превратилась в стилистику, которая изучает особые фигуры речи, значительно отклоняющиеся от выражений обычной, естественной речи. Можно сказать даже, что такая стилистика представляла собой искусственный язык, который должен придать речи особую красоту и изящество. По аналогии с этим формальный, искусственный язык современной логики, хотя и придает обычному языку особую точность, но значительно огрубляет и упрощает его, исключая метафоры и другие речевые обороты, которые затрудняют его понимание.

Такой взгляд на риторику был развит Омером Талоном, который опубликовал в 1572 г. две книги по этому вопросу. В них он явно отходит от античной традиции, которая доминировала в Европе на протяжении двух тысячелетий. Если раньше риторика опиралась на логические, эмоционально–психологические и нравственные принципы убеждения, то теперь она становится скорее средством оформления и выражения речи. В связи с этим небезынтересно сравнить, какие из пяти канонических элементов речи стала изучать новая риторика. В античной традиции пятью основными элементами канонической речи считались, во–первых, аргументы, или доводы, составляющие основной материал рассуждения; во–вторых, построение речи или порядок рассуждения; в–третьих, стиль речи, включающий выбор терминов и фраз; в–четвертых, запоминание содержания речи для устного ее произнесения; в–пятых, искусство произнесения речи перед слушателями. Первые два элемента речи, определяющие ее убедительность и обоснованность в большей степени, чем все другие, начисто были исключены как объекты анализа в новой риторике. Все ее внимание оказалось сосредоточенным на третьем элементе: выборе фраз и слов для выражения идей и чувств, так как со временем риторика отошла от анализа публичной, устной речи и превратилась в стилистику письменных текстов, став, по сути дела, разделом филологической науки. Так она воспринимается многими до сих пор, а нередко еще хуже, а именно как бессодержательная фразеология, как чисто словесное украшение речи, не несущей какой–либо смысловой нагрузки.

Разрыву с античной традицией во многом способствовал французский философ и логик Пьер Раме (по латинской транскрипции Петр Рамус), который в XVI веке предпринял реформу логики. Недовольный схоластической интерпретацией аристотелевской логики, он подверг сомнению не только подлинную систему его силлогистики, но и то различие, которое Стагирит проводил между знанием и мнением, аналитическими и диалектическими рассуждениями. “Аристотель, или более точно, последователи его теорий, — писал Раме, — считали, что существуют два рода рассуждений или дискуссий, одни из которых применимы в науке и называются Логикой, а другие — имеют дело с мнениями и называются Диалектикой. Однако, несмотря на всяческое уважение к таким великим учителям, они во многом были неправы. В действительности оба эти термина, Диалектика и Логика, обозначают ту же самую вещь... Кроме того, хотя наши знания о вещах рассматриваются либо как необходимые и научные или же как случайные и фактуальные мнения, подобно тому, как мы воспринимаем все цвета как неизменные или изменяющиеся, точно так же искусство познания, т.е. Диалектика и Логика, являются той же самой доктриной рассуждения о чем–либо” [11, с. 2–3].

Для Раме главной целью в познании было открытие нового. Поэтому и к логике он подходил не столько с позиций демонстрации готовых, заранее найденных результатов, сколько открытия до сих пор неизвестных результатов. Мы можем сказать, что в прежних риторических канонах его интересовали лишь первые два элемента: поиски и открытие новых фактов, свидетельств и аргументов и методы, или способы, их обоснования с помощью рассуждений. По–видимому, этим прежде всего и должна заниматься логика, хотя он явно не отделяет ее от диалектики. Больше того, он включает в диалектику и значительную часть того материала, который раньше относили преимущественно к риторике. Сюда относятся, кроме построения речи, изучение топов или фигур стиля и даже искусства ораторского произношения речи. Однако для Раме эти части диалектики имеют второстепенное значение. Впоследствии специальным их исследованием занялся друг Раме О.Талон, который считается основоположником стилистической риторики.

Отход от античной традиции в риторике привел к явному размежеванию логики и риторики. Некоторые моменты расхождения между ними можно было заметить уже в позднюю античную эпоху, в частности в римской риторике. С одной стороны, римские ораторы–практики, составлявшие речи для других и выступавшие с ними в суде, мало интересовались логико–философскими вопросами риторики и больше опирались на здравый смысл и знание тонкостей юриспруденции. С другой стороны, философы невысоко ставили искусство ораторов своих современников. Стоики, например, сравнивали риторику с парикмахерским искусством, призванным не столько убеждать, сколько украшать речь и тем самым добиться внешнего впечатления на слушателя. В свою очередь, ораторы не оставались в долгу и обвиняли философов в том, что их принципы трудно реализовать в публичной речи, где наибольший эффект при прочих равных условиях достигается за счет эмоциональности и красоты речи. А эти особенности речи не привлекали внимания философов, которые ориентировались не на толпу, а тонких и внимательных слушателей. И все же, несмотря на эти взаимные упреки философов и ораторов, искусство риторики пользовалось в античном мире огромным почетом и поэтому овладение им считалось обязанностью всякого политического деятеля, судьи, адвоката и воспитателя юношества.

В эпоху Возрождения гуманисты критически отнеслись к совету Цицерона о соединении философии с красноречием, справедливо полагая, что полученная в наследство от Средних веков схоластическая философия, не может помочь в реформировании риторики. Поэтому постепенно разрыв между ними увеличивался: риторика из искусства убеждения превращалась в техническую, специальную дисциплину о стиле письменной речи, а философия и логика стали ориентироваться на исследование процессов открытия. Такой поворот ясно виден уже в трудах Пьера Раме, который рассматривал логику и диалектику прежде всего как искусство открытия и обоснования новых истин. Эта тенденция значительно усилилась под воздействием бурного развития естествознания и опытных наук в период Ренессанса и Нового времени.

На протяжении XVIII и XIX веков риторика и философия развиваются совершенно обособленно, хотя, например, в Англии античная традиция о плодотворности их взаимодействия поддерживалась дольше всех. Тем не менее, еще в XVII веке на континенте и в самой Англии философия все больше ориентировалась на науку, а многие выдающиеся ученые стремились создать особую логику открытия. Говоря современным языком, их усилия были направлены, по сути дела, на разработку проблем аргументации, поиски и систематизацию тех фактов и эмпирических данных, с помощью которых можно было бы обосновывать новые гипотезы и предположения. Сейчас нам ясно, что создать логику открытия новых научных истин в принципе невозможно, поскольку процесс открытия не поддается алгоритмизации. Но с помощью убедительных аргументов мы можем обосновывать свои гипотезы, отсеивать ложные и выдвигать наиболее правдоподобные.

О новом подходе к риторике писал в своей ранней работе 1605 г. “Прогресс познания” Фрэнсис Бэкон. В ней он высказывал идею о том, чтобы риторика была не только искусством рассуждений, адресованных к общей публике, но также к научному сообществу, стала методом убеждения и в научном познании. Отсюда становится ясным, что Бэкон хотел приспособить аргументативную часть риторики к потребностям вновь возрождающейся опытной науки. Особое внимание он обращал при этом на индуктивные методы рассуждений, которые анализируют и обобщают результаты наблюдений и контролируемых экспериментов. То, что у Аристотеля выступало под именем диалектических рассуждений, ориентированных на учет мнений и основанных на обобщении повседневного опыта, у Бэкона превратилось в индуктивный метод исследования. Ф.Бэкон одним из первых проанализировал и систематизировал в виде канонов индукции простейшие способы умозаключений из опыта. В то время как аристотелевская теория ограничивалась в основном так называемой суммативной индукцией, где заключение делается с помощью простого перечисления сходных случаев, бэконовскую индукцию часто характеризуют как элиминативную, так как она основывается на элиминации, или исключении, тех случаев, которые не обладают искомым свойством. Такой подход можно назвать условно “отрицательным” подходом к истине, и подобный прием часто используется при аргументации.

Такая же тенденция о связи аргументации с опытом ясно прослеживается у Рене Декарта, а также его последователей из Пор–Рояля. “Рассуждение о методе” Декарта считается одной из основополагающих работ в области методологии научного познания. Она, несомненно, оказала значительное влияние на стиль аргументации, так как связала последнюю с методологией. Придерживаясь определенных методов и норм исследования, заявлял Декарт, можно быстрее и более целенаправленно приблизиться к истине, чем, если действовать наугад, с помощью произвольных догадок. Декарт, как и Бэкон, невысоко ценил чисто силлогистические рассуждения, в особенности в схоластической их интерпретации. Только опора на опыт, свидетельства чувств и наблюдений вместе с безупречностью рассуждений могут стать надежным способом поиска истины. Будучи рационалистом, Декарт отдавал предпочтение интеллектуальной интуиции и развитым формам дедуктивных умозаключений, которые чаще всего используются в математике.

Идеи Декарта оказали значительное влияние на авторов “Логики Пор–Рояля”, которые, хотя и признавали заслуги Аристотеля, но в целом склонялись к методологической системе Декарта с ее установкой на открытие новых знаний, а не на их обоснование после того, как они каким–то непонятным образом будут открыты. Открытие и обоснование должны идти рука об руку, и новая логика должна способствовать не только обоснованию и проверке знаний, как было раньше, но их открытию, взаимодействуя здесь с другими методами и формами познания.

В английской философии эмпирический взгляд на аргументацию настойчиво защищал Джон Локк, книга которого “Очерк о человеческом понимании” была одной из самых популярных и читаемых книг. Локк подчеркивал, что у людей нет врожденных идей, а все, что они узнают, проходит через их внутренний и внешний опыт. Поэтому апелляция к этому опыту должна убеждать их сильнее, чем ссылка на отвлеченные и схоластические рассуждения.

Таким образом, отход от античной традиции в риторике, начало которого связано с именем Пьера Раме, во времена Декарта, Бэкона, авторов “Логики Пор–Рояля” значительно усилился, хотя все они сознательно не пытались ни реформировать риторику, ни разрабатывать особую теорию аргументации. Но своими исследованиями в области методологии и логики науки они во многом способствовали становлению и возникновению специфического учения об аргументации. Это и неудивительно, ибо их методы были ближе связаны с конкретными применениями логики и методологии к исследованию актуальных проблем науки своего времени. Фактически же риторика и философия, начиная еще с XVI века, развиваются параллельно и почти независимо друг от друга. При этом не без влияния философии риторика низводится до положения второстепенной лингвистической или литературоведческой дисциплины. В переведенной у нас книге французских авторов по этому поводу говорится следующее: “...Отношения между представителями риторики и философии с самого начала складывались не лучшим образом. Их окончательный разрыв происходит в эпоху картезианского рационализма: лишь доказательства, базирующиеся на очевидных фактах, получают права гражданства в философии... Признается, что разум бессилен в отрыве от опыта и логической дедукции, только с помощью последних становится возможным провести доказательство того или иного положения, которое будет понятно даже некомпетентной аудитории” [13, с. 35–36].

Возникает вопрос: чем отличается новый взгляд на аргументацию от старого, когда она была составной частью риторики? Что нового внесли логика и методология науки в процесс становления теории аргументации?

Во–первых, прежняя риторика опиралась на такие методы аргументации, которые изучались в силлогистической логике и диалектике правдоподобных рассуждений. Логика и методология Нового времени значительно расширила возможности аргументации, с одной стороны, путем выдвижения и разработки новых более тонких и глубоких способов дедуктивного и в особенности индуктивного рассуждения. С другой стороны, она открыла новые возможности для более точного и полного анализа тех аргументов, с помощью которых можно было убеждать других в обоснованности выдвигаемых тезисов, гипотез и предположений в ходе научной дискуссии или полемики. Следовательно, прогресс произошел как в “технических, так и нетехнических” средствах убеждения.

Во–вторых, изменилось само соотношение между дедукцией и индукцией, как основными способами рассуждений. Появление опытных наук в корне изменило взгляд на индукцию, которая стала рассматриваться в качестве самостоятельной логической формы рассуждений, а нередко даже противопоставлялась дедукции, в частности силлогистике, как бессодержательной логической системе.

В–третьих, значительно более усовершенствованы так называемые нетехнические средства убеждения, которые в античной риторике ограничивались данными чувств и наблюдений без их тщательного логического анализа.

В–четвертых, логика и методология, начиная с Г.Галилея, стали больше ориентироваться на решение прикладных вопросов научного познания, в частности опытного естествознания.

Все это показывает, что отход философии от риторики, ее переход к исследованию проблем открытия и обоснования научного знания способствовали формированию учения об аргументации, хотя по–настоящему заговорили о таком учении лишь в середине нашего столетия. Что же касается риторики, то она все больше теряла связь с логикой и философией, и превращалась в теорию стиля речи, причем такой стиль становился весьма непохожим на стиль обычной речи. Поэтому риторические фигуры выглядели как крайне искусственные и многих это отталкивало от их изучения. В связи с этим риторика, по мнению Х.Перельмана, многим казалась к концу прошлого века мертвой наукой, напоминающей древние языки [11, с. 2–3].

Новый всплеск интереса к риторике возник уже в нашем веке и был вызван, с одной стороны, разработкой различных концепций аргументации, а с другой — появлением новых идей в общей теории языкознания и возникновением структурной лингвистики. Мы не будем касаться последнего вопроса, а обратимся непосредственно к краткому обзору формирования новых концепций аргументации.